Для сравнения.
Первый фрагмент из книги воспоминаний Александра Рафаиловича Кугеля "Листья с дерева", написано сто лет назад.
Второй - из интервью театрального режиссера Юрия Бутусова на Радио Свобода.

"Меня ославили "реакционером" в искусстве, и до сих пор я знаю очень почтенных и даже компетентных театралов, которые в этом пункте находят у меня "заскок" мысли. Я же ничего этого за собою не ведаю — ни реакционерства, ни заскока, и думаю, что когда пройдут многие годы, и история театра будет рассматриваться исследователем не как ряд разбросанных, иногда и случайных эпизодов, но под знаком некоторой прагматической связи — станет ясно, почему я так яростно нападал на Художественный театр. Откроется отдаленная связь последующих с предыдущими, и моя ортодоксальность — порою слишком определенная — найдет оправдание в последующей анархии театра, которой начало было положено, в очень либеральной и культурной форме, Московским Художественным театром. В немногих словах я чувствовал в постановках этого театра покушение на высший закон — summum jus театра: на обязательность стиля пьесы и автора. Подобно тому, как Талмуд, охраняя субботний отдых, обставлял этот день множеством предосторожностей, полагая, что лес рогаток и ограничений защитит цитадель субботы, — так и я знал и твердо был убежден, что достаточно какой-нибудь стороной поднять т е а т р а л ь н о с т ь над художественным стилем автора как от театра, в нашем понятии, ничего не останется, а будет чего моя нога хочет".

"Конечно, я не думал, не размышлял так: а разрушу-ка я текст!.. Нет; но в каком-то смысле это прием, который я всегда использую, чтобы создать собственный текст на основе чужого. Я беру пьесу и как будто бы ее разрушаю. И затем пытаюсь пересобрать заново. Эта формула может показаться несколько искусственной, но тем не менее в нашем деле это так и есть; потому что мне нужно получить некоторую свободу от чужого текста, иначе я чувствую себя рабом пьесы. Иначе я просто теряю к ней интерес – и теряю таким образом себя. И не понимаю, где я. Собственно, разрушение пьесы – это такой вполне эгоистический прием, чтобы найти в ней себя. Чтобы далее выступать уже наравне – в качестве полноценного, так сказать, коллеги Антона Палыча или Шекспира, чтобы войти с ними в диалог. И для меня этот диалог очень важен. Я должен спорить с автором, наверное, чтобы его лучше понять".